Русские ефимки [1988 Спасский И.Г. - Русские ефимки. Исследование и каталог]

Россия очень поздно могла поставить на службу своему монетному делу отечественную добычу драгоценных металлов: для этого еще требовалось освоить недра Урала и Сибири. Открытый на пороге XVIII в. в Нерчинске единственный тогда серебряный рудник России не давал за год и пары пудов металла. За серебро приходилось расплачиваться традиционными экспортными товарами. Со второй четверти XVI в. этот поток вливавшегося в страну серебра уже составили красивые и тяжелые, больше похожие на медали, чем на монеты, талеры бесчисленных монетных дворов почти всей Западной Европы. За "одолжение" Россия щедро рассчиталась: веками складывавшаяся в ее денежном счете децимальная система на пороге XVIII в. воплотилась в петровском стокопеечной талере-рубле с его фракциями. В исходе того же века Соединенные Штаты, а вслед за ними и революционная Франция подхватили эту счастливую идею.

Сюжет этой книги - "ефимки", т. е. контрамаркированные в Москве 1655 г. талеры почти всей континентальной Европы (без Франции), на несколько лет ставшие русской монетой специального назначения. Как известна нам случайно попавшая в ефимки английская крона 1624 г., так, может быть, встретится когда-нибудь и французский экю с надчеканкой, но остается фактом, что Россия XVI и XVII вв. не знала ни кроны, ни экю. Кому они встретятся в виде ефимка - пусть внимательно всматривается в надчеканки: не обманывает ли нас бесстыдник, паразитирующий на слепой собирательской страсти?

Ефимки - памятники кратковременного эпизода истории денег России середины XVII в., по они способны весомо и наглядно показать вековую органическую связь русского товарного производства с рынком Западной Европы и временную зависимость монетного дела России от ввоза серебра, причем в XVI и XVII веках - в виде талеров. Неисчислимое множество их уже больше ста лет переливалось из европейского обращения в Россию, чтобы превращаться там в проволоку для выделки привычной "рыбьей чешуи" - копеечек. Но в 1655 г. по случаю войны накопленные закупкой за семь лет талеры без переплавки получили по паре надчеканок, превращавших их в русские монеты достоинством в 64 копейки - по весовому паритету. Они находились в официальном обращении всего четыре года, а фактически расходовались только для содержания войск за бывшей до 1654 г. государственной границей, т. е. исключительно па Украине и в Белоруссии.

Как свойственно многим импортным товарам, название талер пришло в Россию вместе с ним. Оно несло в себе название чешского Яхимова, где талер впервые был отчеканен, и трансформировалось из иоахимсталер в короткое ефимок. Для разных видов талера в ограниченном кругу людей, занимавшихся ими в России, возникали частные названия, например, для добротных талеров германских городов и государств - любский, от имени Любека - города, через который они ранее всего приходили к нам еще в первой половине XVI в., а новым любским стали с начала XVII в. добротные риксдальдеры Объединенных провинций. Крыжовыми (крестовыми) прозвали патагоны южных, испанских Нидерландов; как кажется, им же принадлежит название рьяльские. Шведские солидные талеры с изображением короля без короны или другого головного убора стали плешивцами, а датские с изображением короля во весь рост - одноногими (одну ногу прикрывает стоящий у нее щит). Но все они, когда их еще но надчеканивали, собирательно были ефимками: это общее название любых высокопробных западных монет весом 28,5-29,0 г, а изредка и до 32 г.

В XIX в. это старинное русское слово забылось и отмерло в его универсальном значении, а тем временем в раннем русском собирательстве именно оно прочло пристало к контрамаркированным в 1655 г. монетам и осталось за ними, несмотря на то, что в свое время у них было собственное официальное название - ефимок с признаком, т. е. с приметой. Этот-то "признак" - небольшое прямоугольное клеймо с датой 1655 и круглый оттиск обыкновенного штемпеля тогдашней московской копейки - допускали такие монеты с 1655 по 1659 г. в законное обращение России в отличие от обыкновенных талеров, без "признаков".

Совокупность собственных и "благоприобретенных" признаков делает ефимки одинаково интересными для западноевропейской и русской нумизматики, благодарным материалом для историка-исследователя и очень привлекательными для собирателей. Широко известный на Украине и в Белоруссии с момента его появления в Яхимове, талер для широчайших масс населении России оставался "невидимкою" на добрых 130 лет и явью стал только на 4 года, да и то - только для стрельцов-участников похода 1655 г., и еще для самого узкого круга государственных агентов, связанных с закупкой и кампанией надчеканки.

Наш каталог позволяет заглянуть в далекое прошлое надчеканенных монет, циркулировавших в европейском обращении, продвигаясь к кораблю, который увезет их в Архангельск, к их судьбе. Тому, кто серьезно интересуется ефимками и не хочет стать жертвой обмана, нужно твердо усвоить, что, несмотря на кое-какие внешние различия надчеканок (наличие или отсутствие ободка, различная ширина и форма закраин круглых оттисков), изображение всадника с копьем и со знаком

под конем восходит к одному-единственному контрпунсону Московского монетного двора. Никакие отличия в аллюре коня, форме плаща всадника и в начертании знака-лигатуры совершенно невозможны. Надчеканки с датой наносились несколькими штемпелями, мало отличающимися друг от друга, и ориентироваться на них труднее.

Что вызвало к жизни русские ефимки?^* После массового выхода в обращение Западной Европы талера, когда он изготовлялся там уже не только из отечественного, но и из заокеанского серебра, избыточная масса этих красивых, тяжелых и высокопробных монет стала предметом вывоза - на Ближний Восток, где он широко участвовал в обращении, и в Россию. В самой Европе талеры мало считались с государственными границами, участвуя в XVII в. в обращении смежных с Россией областей Польского государства - Украины и Белоруссии, а также Прибалтики. Но в самой России роль талера стала совершенно иной - только товарно-сырьевой. Вслед за русским купечеством и правительство увидело в талере наилучший вид монетного металла. Ввозившиеся прежде слитки требовали строгого контроля; порою они оказывались даже с "начинкой", а высокопробность и устойчивый вес талеров удостоверялись государственными "печатямн"-штемпелями, что делало излишним пробирование и взвешивание каждой штуки "товара". Принимая талеры счетом, можно было ограничиваться только выборочной проверкой; покупатель знал заранее, что 7 любских по весу составят русскую гривенку (204 г), даже с небольшим "походом", и что самое чистое серебро бывает в "италийских" ефимках, а "свицкие" (шведские) хоть и не так чисты, но тяжелее других.

^* (Историческая часть вводной статья опирается на ряд исследований автора: Спасский И.Г. Анализ технических данных в нумизматике // Краткие сообщения Ин-та истории материальной культуры АН СССР. - 1951. - № 39; Он же. Очерки истории русской нумизматики // Нумизматический сборник. - М., 1955. - Ч. 1 (Труды ГИМ; Вып. XXV); Он же. Денежное хозяйство Русского государства в середине XVII в. и реформы 1654-1663 гг. // АЕ 1959. - М., 1960; Он же. Талеры в русском денежном обращении 1654-1659 годов: Сводный каталог ефимков. - Л., 1960; Он же. Каталог ефимков 1655 г. // Нумизматика и сфрагистика. - Киев, 1971. - Вып. 5; Он же. Деньги и денежное хозяйство// Очерки русской культуры XVII в. - М., 1979. - Т. 1 и др. )

Талеры надолго стали основным сырьем для русских монетных дворов, находившихся в Москве, Новгороде и Пскове, а после 1627 г. только в Москве. Там на расплющенных "чурок" - маленьких обрезков серебряной проволоки - выделывались миллионы копеек, основного номинала очень бедной монетной системы, сложившейся в первой трети XVI в. Начавшись с веса в 68 мг, серебряная копейка в конце XVII в. дошла до 28 мг и в 1718 г. была упразднена реформатором - Петром I, ненавидевшим ее как символ экономической и технической отсталости России.

С появлением в привозе талеров русские таможни стали требовать оплаты всех ввозных пошлин с любых товаров, не исключая и сами талеры, только ими; однако исчислялась пошлина в русских копейках - по "указной" (узаконенной) и ежегодно подтверждавшейся оценке талера. Она, естественно, становилась и предельной рыночной ценой для русских покупателей, а возможные отступления от нее - только вниз! - определялись обстановкой на рынке да опытностью русских купцов, причем сделки нередко продолжали старинную традицию прямого обмена товара на товар. При этом резервом роста прибыли оставалась оборотливость купцов при заготовке в глубине России экспортного товара; его прямому производителю - русскому простонародью - оставалось совсем немного.

По мере более глубокого проникновения иностранных купцов на рынок России, копейки становились все более необходимыми им для организации их закупок, содержания приказчиков и работников, транспортировки из глубинных районов страны товаров и определенной первичной обработки и упаковки их. Влекомые неизменно высокой прибылью при реализации на Западе русских традиционных товаров, иностранцы тоже оценили преимущества и удобства талеров: они необходимы не только в таможне и на русском рынке, но быстрее всего реализуются за копейки!

Открыв морской путь в Колу, а затем и в Архангельск в XVI в., англичане положили конец былой монополии ганзейских ("анбурских и любских") купцов-мореплавателей в торговле с Россией, но самим им пришлось запасаться талерами на континенте, поскольку вывоз английской монеты был для них невозможен. Обстановка на западной границе России XVI в. вынудила и преемников ганзейцев осваивать новый, дальний путь в Россию вокруг Скандинавского полуострова в Белое море, а вскоре голландцы обошли и тех, и других: недаром их риксдальдеры в России XVII в. прозвали "новыми любскими" по наибольшему соответствию прежнему высшему сорту.

Русские источники рассматриваемого времени упоминают, кроме голландских кораблей, гамбургские и любекские. И Кильбургер, оставивший подробное описание архангельской торговли, в главе об Архангельске упоминает о Р. Ченслере-"первопроходце" и об опале на англичан с 1649 г., после казни короля, а первое место отдает голландцам, гамбуржцам и бременцам. В наиболее подробно рассмотренном им привозе 1673 г. упомянуты 19 голландских, 10 гамбургских и 1 бременский корабль, а во вступлении перечислены посещающие Архангельск англичане, испанцы, французы, норвежцы и любекцы; упомянуты Антверпен и Амстердам. Кильбургеру принадлежит сентенция о том, что "торговля подобна птичке в руке: если слишком сжимать, она умрет, ослабить - улетит к убытку хозяина; в последнем русские не погрешают, но изрядно прижимисты"^*.

^* (Кильбургер И. Ф. Краткое известие о русской торговле. Как она производилась в 1674 г. вывозными и ввозными товарами по всей России // Курц Б. Г. Сочинение Кильбургера о русской торговле в царствование Алексея Михайловича. - Киев, 1915. - С. 82-212.)

Серьезные поставщики легко мирились с откровенно низкой русской оценкой талера, понимая ее природу и хорошо разбираясь в механизме торговли в России: им было известно, что у торгового партнера нет своего серебра, но знали они и то, что, покуда удается не допускать самих русских с их товаром на рынки Запада, окончательный баланс любой экспедиции в Россию сторицею покроет самые щедрые уступки в сделках: отдашь дешево один товар, еще дешевле возьмешь все, что захочешь! Видный экономист Запада А. Олеарий, рассчитав стоимость сырья и услуг Монетного двора при выделке монеты, ограничился итоговым замечанием: "Русские охотно принимают наши талеры, но тотчас отправляются с ними на Монетный двор"^*. Разумеется, в иностранной литературе того времени нет недостатка и в жалобах на корыстолюбие русских; они стали еще пронзительнее после провала интервенции начала XVII в., но убедить кого-нибудь, что только высокий альтруизм так упорно влек в Россию деловых людей с их товарами, таким сочинениям как-то не удавалось.

^* (Олеарий Адам. Описание путешествия в Московию и через Московию в Персию и обратно. - Спб., 1906; Olearius Adam. Offt begehtre Beschreibung der newen orientalischen Reise. - Schleswig, 1647. - S. 159.)

После Смутного времени, когда русская копейка впервые потеряла 1/4 своего веса, московская оценка талера на многие десятилетия остановилась на 48-50 копейках за штуку. Эта оценка, как и прежняя - 36 копеек, не была ни случайной, ни произвольной: и в XVI в., и позже она определялась соотношением веса талера и выходом из него копеек. На этом-то и строилась вся организация денежного обращения огромной страны, а вторым "китом", на котором она зиждилась, было старинное исключительное право единственно только русских владельцев серебра-сырья, будь то старая монета, лом серебра или изделия из него, слитки или талеры, - заказывать монетным дворам за умеренную плату изготовление русской монеты. Их клиентуру, естественно, составляло почти исключительно купечество, больше всего заинтересованное в "инструменте торговли".

Находившийся в Москве на территории Кремля Монетный двор оставался совершенно недоступным для иностранцев. Поэтому в каждый перешедший в руки русского купца или казны талер автоматически закладывалась прибыль, реализуемая только на Монетном дворе. Остается совершенно неясным, долго ли разрешал Иван IV англичанам переделывать их ефимки на Московском или ином денежном дворе, и не было ли это разрешение всего-навсего разовым, как особая любезность небывалым гостям; во всяком случае, уже в конце правления Ивана IV названные два принципа были незыблемыми, хотя время от времени в среде иностранцев, торговавших в России, все еще возрождались несбыточные надежды пробиться в клиентуру монетных дворов России. Последняя уступка, какой они могли добиться в XVII в., было уравнение архангельской, ранее пониженной закупочной цены талера с московской (48 и 50 копеек).

Таким образом, в течение долгого временя русскому купечеству была фактически передоверена обязанность пополнять новой монетой денежное обращение всей страны. В конце XVI и в начале XVII в., когда границы России расширились на востоке, уйдя за Волгу и за Урал, особенно требовалось опережающее пополнение, чтобы компенсировать не только естественные потери, но и такую убыль, как непреодолимую, несмотря на запреты утечку копеек (да и талеров) с Нижней Волги на Восток, или как массовое использование в новых восточных провинциях копеек для изготовления полюбившихся там "чешуйчатых" женских уборов.

Часть ежегодно ввозившегося серебра расходовалась ювелирным промыслом и оседала в убранстве храмов России, царской сокровищницы и богатых домок бояр и купечества. Не могло не сказываться на насыщенности денежного обращения и выпадение солидной части монеты в сокровища, в виде тайно захороняемых кладов. При отсутствии возможности вложения свободных средств в какие-либо надежные предприятия и организации бытовой особенностью деревянных городов и сел России, постоянно опустошавшихся пожарами, был обычай доверять накопления земле. Монетные клады - хорошо известная всем особенность русского старинного быта; к сожалению, в немыслимо богатой монетными кладами стране у них нет настоящего, рачительного хозяина.

Рассмотренная организация обращения делала излишними даже какие-либо запрещения пользоваться талерами как платежным средством; известна, однако, практика особого разрешения для отдельных частей страны, например в XVII в. для входящей в состав России части Украины (Слободской Украины), где особенно тесны были связи с "польской" Украиной. В России же популярный за ее южной и западной границами талер оставался для широких масс населения неведомым, настолько быстро уходили приобретаемые купечеством партии талеров на Монетный двор. Лишь совсем особые соображения, вроде расчета на не вполне законные операции, например на сбыт талеров на Восток, могли побудить уверенного в надежности своей "казенки" (кладовой) купца-воротилу придержать какую-то партию серебра.

Не приходится удивляться тому, что некоторые русские авторы первой половины XIX в. еще могли за частыми упоминаниями в русских и иностранных источниках XVI-XVII вв. о талерах в России усматривать существование некоего "общего рынка" европейского талерного обращения, включавшего и Россию. Но к началу XX в. имелся уже настолько богатый фонд источников, дававший представление о специфике этих монет в России, что опубликованная вслед за известным трудом И. И. Кауфмана статья московского нумизмата-любителя Ф. Гейтца^*, представлявшего себе Россию XVI-XVII вв. какими-то задворками европейского обращения, оставалась курьезом. Достаточно вспомнить, как безуспешно и драматически закончились попытки Ю. Крижанича убедить царя Алексея Михайловича отвергнуть старую монетную систему и открыть границу России для обращения в ней любой европейской монеты "по справедливой цене"^**.

^* (Гейтц Ф. Ефимки // Нумизматический сборник. - M., 1913, - Т. 2; Кауфман И. И. Серебряный рубль в России // Зап. Нумизматического отд-ния ИРАО. - Спб., 1910. - Т. II. - Вып. 1-2. )

Доверив купечеству такую важную и прибыльную роль в регулировании денежного обращения, государственная казна удовлетворялась налоговыми поступлениями уже обращенного в копейки серебра да переделкой на Монетном дворе талеров из пошлинных сборов, но не оставалась безучастным наблюдателем. Таможни и заготовители иногда даже обязывались не принимать некоторые виды талеров. Так, в 1649 г. было велено "не покупать и за пошлины не иметь и торговым людем покупать не велеть" крыжевых ефимков, потому что их "учали делать с медью". Еще в 1678 г. штатгальтер Вильгельм IV напрасно протестовал против клеветы на доброту "крыжевых"^*, но ничто не помогало.

^* (ДАИ. - Спб., 1848. - Т. 3. - С. 410; Бантыш-Каменский Н. Н. Обзор внешних сношений России (по 1800 год). - М., 1894. - Ч. 1. - С. 190.)

Назначаемые государством из купечества контролеры осуществляли надзор за закупками серебра в Архангельске и за торговлей им в Серебряных рядах Москвы и получали образцовые талеры, обычно "заорленые" - надчеканенные небольшим штемпелем с двуглавым орлом. Разумеется, такие монеты могли служить эталоном только веса и качества серебра, но не типа. Остаются пока что неизвестными какие-либо документы, запрещавшие покупку "второсортных" левенталеров, но до середины XVII в. они на московском рывке были неизвестны, К вопросу о них мы еще вернемся.

Талеры поступали в Россию регулярно, если на Западе, вблизи границ, или на морских путях не складывались особо неблагоприятные условия. В XVII в. максимум привоза серебра надолго переместился на север и приходился на несколько летне-осенних месяцев навигация в Белом море. В особо интересующие нас 1640-1650-е годы прибыль русских купцов и государства от переделки талеров в монету поднялась, когда около 1645 г. была прекращена ранее обязательная специальная очистительная плавка талеров, уменьшавшая вес идущего в передел металла (в плавке терялась с медью и часть серебра). Копейки получили "ефимочную" чистоту, а выход их на один ефимок достиг 64 копеек.

Самым слабым, "роковым" местом описанной организации обращения было то, что ею управляли непосредственные, "стихийные" интересы купечества: почти все поступавшее в страну серебро незамедлительно превращалось в копейки - требовались ли они в данный момент или нет. В случае явной диспропорции между товарной массой и наличием свободной монеты последняя уходила в сокровища, а государство не имело доступа к ней, не располагая и достаточным собственным запасом серебра в виде талеров. В обычной обстановке казна в нем нужды и не испытывала: даже дипломатическая служба традиционно обслуживалась все еще "мягким золотом" - пушниной, собираемой в казну по ясаку. Если изредка возникала единовременная чрезвычайная потребность казны в крупных суммах денег, широко практиковались займы - у богатых монастырей или у купцов, а в исключительных обстоятельствах выходом оказывались чрезвычайные налоги. В своеобразии исторического развития монетного права в России и в изрядно запоздавшем освоении правительством монетной регалии и заключается причина уму непостижимого обилия монетных кладов в России и СССР.

Начало XVII в., когда талер еще оценивался в 36 копеек, а копейка весила 0,66-0,68 г, ознаменовалось для России тяжелыми испытаниями: отсталое денежное хозяйство впервые открыто показало свою неспособность справляться со сколько-нибудь длительным, чрезвычайным напряжением государственных средств. Когда вслед за Крестьянской войной - восстанием Болотникова, показавшим ненадежность стрелецкого войска, - началась польская интервенция, выходом представлялось наемное войско. Однако экстраординарные расходы на оплату ландскнехтов очень быстро исчерпали серебро казны, не спасали положения и займы. Знамением кризиса стали небывалые золотые копейки, веса серебряных, выпущенных царем Василием Шуйским по удесятеренной цене, а дукат - немецкий или московский - шел за полтину^*.

^* (Спасский И. Г. О золотых царя Василия Ивановича Шуйского // Сообщения Гос. Эрмитажа. - Л., 1984. - Вып. 49. - С. 64-67.)

Чеканку золотых копеек продолжили поляки, овладевшие Москвой, когда шведские наемники "своровали" и, пропущенные польской армией, направились к Новгороду, чтобы завладеть им и преподнести его шведской короне. Интервенция самым непосредственным образом вторглась в денежное дело России: два монетных двора были на ходу захвачены врагами. В Москве с 1610 по 1613 г. оккупанты, не касаясь существующей монеты, превращали серебро и золото сокровищниц Кремля и кремлевских храмов в копейки "царя и великого князя Владислава", не преминув еще и уменьшить вес своих серебряных до 54-55 мг. В Новгороде с 1611 по 1617 г. шведские власти, организовав скупку у населения края тяжелых старых копеек "с наддачей", с выгодой для себя выделывали из них легковесные (0,55 г) старыми штемпелями Монетного двора, а с 1615 г. еще более легкие (0,50 г) поддельные копейки разных царей, приняв под конец за образец даже копейки нового московского царя Михаила. Когда старые копейки были исчерпаны, король Густав Адольф располагал готовым планом продолжения чеканки в Новгороде русских копеек уже из закупаемого на Западе серебра, но в 1617 г. шведы покинули Новгород^*.

^* (Спасский И. Г. Денежное обращение в Московском государстве с 1533 по 1617 г. // МИА СССР. - М.; Л., 1955. - Т. 44. - С. 214-353; Berglund A., Zakharov V. V. The ovgorod Mint during the Swedish Occupation 1611-1617. - Alexandria. USA, 1983.)

В 1611 г. возглавляемое нижегородским купцом К. Мининым и князем Д. Пожарским антипольское народное ополчение, знакомое с тем, что делалось в Новгороде у шведов, организовало свой монетный двор в Ярославле и, следуя изменениям монетной стопы у противника, тоже переделывало в копейки собираемое серебро, включая, конечно, и старые тяжелые копейки. Идеологи движения отвергали законность царей Смутного времени, начиная с Годунова, поэтому было вполне логичным принять для выпускаемых копеек имя последнего "законного государя" - давно умершего сына Ивана Грозного, царя Федора Ивановича. По изгнании из Москвы поляков новое правительство царя Михаила Федоровича узаконило для себя монетную стопу, на которой остановилась чеканка шведов в Новгороде в народного ополчения в Ярославле, с весом копейки 0,48-0,50 г, а цена талера вскоре же поднялась до 48-50 копеек.

Денежное обращение на контролировавшейся новым московским правительством территории (до 1617 г. еще без Новгородского края) чем дальше от Москвы, к северу и востоку, тем сильнее было насыщено старой тяжелой монетой: как указывалось, поляки к изъятию или выкупу ее не прибегали, предпочитая серебро в изделиях. Ближе к Москве сравнительно скромную примесь составляли копейки Владислава и ополчения, двух весовых норм, да вновь выпускавшиеся в меру возможности в Москве с именем Михаила. В обстановке дезорганизации хозяйственной деятельности, производства и рынка попытки правительства получить заграничные займы поначалу не удавались, а обираемое чрезвычайными налогами и подорванное нашествием врага и разрухой купечество оказалось не в состоянии как-нибудь обеспечить встречными товарами Архангельск к навигации 1611-1612 г.

Старые копейки, рассеянные на огромных просторах страны - в обращении и в сбережениях-кладах, - оставались единственным, хоть и скромным, но реальным ресурсом возвращения к нормальному обращению. Московский денежный двор переделывал мобилизуемую на месте и скупаемую у населения "с наддачей" старую монету, а полное изъятие ее из артерий обращения, естественно, было предоставлено наиболее готовому к этому купечеству, что помогло ему быстрее оправиться и восстановить свои внешнеторговые обороты. В 1617 г. к переработке "сепарируемой" старой тяжелой монеты подключились и монетные дворы Новгорода, обобранного в меру возможности шведами, и более богатого старой монетой Пскова, но ненадолго. В конце 1620-х г. с фактическим завершением переделки старой монеты оба были закрыты^*, и Монетный двор в Московском кремле остался единственным. Можно предположить, что уже тогда в распоряжении деловых людей оказались упоминаемые в документах середины XVII в. и механические приспособления для сортировки разновесных копеечек.

^* (Янин В. Л. Из истории Новгородского денежного двора XVII в. // Вспомогательные исторические дисциплины. - Л., 1978. - Т. 10. - С. 13-22.)

Сохраняя видимость сохранения старых порядков в монетном деле, включая и право купечества по-прежнему заказывать чеканку монеты, правительство узаконило не практиковавшуюся ранее приемку Монетным двором у клиентов их серебра "за готовые деньги" на достаточно выгодных условиях. Закупочная цена талеров оставалась неизменной, но напряженное финансовое положение привело правительство к постепенному понижению содержания серебра в копейке: за 30 лет к концу царствования Михаила Федоровича ее вес довели от 0,50 до 0,42 г. Такую же цель преследовал и осуществленный, видимо, между 1635-1645 гг. без огласки отказ от ранее обязательной очистки металла талеров от примеси меди в специальной плавке^*.

^* (Еще во время русско-польских переговоров 1635 г. по финансовым вопросам одним из основополагающих тезисов русской стороны было убеждение, что копейка изготовляется из чистого серебра. Соловьев С. М. Истории России с. древнейших времен. - Б. г. изд. "Общественная польза", - Т. 2, - С. 1217.)

В 1648 г., когда на Украине запылало возглавленное Богданом Хмельницким всенародное восстание казачества и закрепощенного крестьянства против политического и религиозного гнета Польши, обстановка потребовала самой решительной ломки старых порядков в денежном хозяйстве. Когда выступление России в поддержку единокровного и единоверного народа Украины мало неизбежным в самом ближайшем будущем, может быть, был учтен и опыт недавней финансовой катастрофы Шуйского, не располагавшего запасом монетного металла.

Особый характер предстоявшей кампании - поход армии на территорию дружественного, ждавшего защиты и помощи братского народа - особенно остро ставил проблему поведения и содержания там войск: они ни в чем не должны были испытывать нужды. Русская копейка была знакома населению торговых городов Украины, а также и Белоруссии, которую предстоявшая война не обошла бы, но эта маленькая монетка терялась там среди различных номиналов развитого денежного обращения западноевропейского типа, опиравшегося на талер с его фракциями и на обильный билон, но знавшего и золото: безграничное расширение выделки копеек для содержания армии представлялось совсем не простым делом. Мысль обращалась к более крупным номиналам, вроде талера или, по крайней мере, к созданию какой-то подчиненной целям войны специальной "военной" системы.

Еще было время размышлять, но не терпящим никакого отлагательства стало создание возможно крупного государственного запаса монетного металла. В 1649 г., как гром среди ясного неба, прозвучал для купечества указ архангельским таможенникам закупать талеры только "на государя", т. е. в казну, не останавливаясь даже перед принуждением съехавшихся к торгу купцов покупать предлагаемые ефимки за свои деньги - со сдачей и расчетом в Москве, для чего требовалось все сделки регистрировать. О неподготовленности этого начинания говорят названные в указе "контрольные цифры" закупки - "тысяч до тридцати и до сорока и больше, или сколько можно купить" - по началу очень скромные. Для следующих лет имеются сообщения шведского резидента в Москве И. Родеса; если сомнительно его сообщение о заготовке в годы вывоза хлеба через Архангельск до 600 тысяч рейхсталеров, то названная сумма обычной закупки в 150 тысяч подтверждается и известным сочинением Г. Котошихина, московского чиновника, бежавшего в 1663 г. за границу. Сохраненное документом задание на 1654 г. называет уже "тысяч со сто я больши, или сколько купить мочно"^*. Взяв в свои руки закупку серебра, правительство вынуждено было принять на себя и заботу о чеканке; открывалась новая неизведанная область управления финансами. Помимо обычных нужд копейки требовались на погашение задолженности по купеческой принудительной закупке 1649 г. и на авансирование дальнейших закупок, но нужно было и накоплять резерв серебра.

^* (ДАИ, т. 3, № 55 и 116; Котошихин Г. О России в царствование Алексея Михайловича. - М., 1906. - С. 55; Кирц Б. Г. Состояние России в 1650-1655 гг. по донесениям Родеса. - М., 1914.)

Можно предположить, что, отбирая у купечества право закупки, а тем самым и право заказывать чеканку монеты, правительство могло посчитать себя вправе потребовать от всех владельцев серебра, еще не переделавших его в монету, сдачи его в казну. Если же такого указа и не было, то оставались все основания ожидать его. До середины XVII в. богатейшая топография русских монетных кладов совершенно не знает в тогдашних границах России не только кладов талеров, но и хотя бы единичных талеров среди захоронявшихся массами копеек; между тем несколько открывшихся только в крупных городах - Москве и близ нее, в Новгороде и в Ярославле, - кладов одних талеров с младшими монетами 1640-х годов указывают на тревогу, внезапно охватившую их "депонентов", которые явно рассчитывали на временность ограничений. Подписанный в начале января 1654 г. Переяславский договор, узаконивший возвращение Украины в состав единого Русского государства и новый "малороссийский" титул царя, предопределил начало длительной войны с Польшей (1654-1677), усложненной еще и непредвиденной более короткой русско-шведской (1656-1658). Однако выполнение принятого, вероятно, еще в 1648-1649 г. финансового плана уже отставало от сроков и от хода событий. Можно было припасти серебро, но сколько же времени требовалось, чтобы продумать и организовать сооружение серии небывалых машин - "молотовых снарядов" для механической чеканки силой падающей тяжести столь же небывалых больших, подстать талеру, серебряных и медных монет; свезти в одно место, установить и опробовать эти машины в работе на отведенном для нового Монетного двора "Английском дворе" - бывшем подворье Английской компании и привести его в полную готовность!

Новый Монетный двор был пущен только в июне - на шестом месяце войны. Указ от 8 мая предписывал начать переделку в рублевики и полуполтины (1/4 рубля, 25 копеек) 893.620 талеров, а также и чеканку медных монет разных достоинств, но только выше копейки (ей предстоит появиться только в следующем году)^*. Но из всех упоминаемых документами медных номиналов мы знаем только полтинники: относительно остальных известно, что и их пытались чеканить новыми машинами, но сразу же отказались, так как медь оказалась в деле гораздо капризнее серебра, да и приводить в действие машину, подтягивая на блоках груз со штемпелем ради изготовления гроша (2 копейки) или даже гривны (10 копеек), было слишком дорогим удовольствием.

^* (Базилевич К. В. Денежная реформа Алексея Михайловича и восстание в Москве в 1662 г. - М.; Л., 1936. - С. 9.)

Как указывалось, уже 6 месяцев велась война, а старый Монетный двор в Кремле партию за партией переделывал ефимки в копейки и отсылал мешки с ними "в полки" - на Украину и в Белоруссию - когда "Английский монетный двор" (старое название подворья перешло на Монетный двор) выдал первую свою продукцию - перечеканенные из кое-как забитых талеров серебряные рубли и полуполтины - угловатые обрубки разделенных начетверо талеров и главное диво новой чеканки - медные "ефимки" - полтинники размера талера. Сразу же несколько посылок с новыми монетами ушли "в полки", на Украину и в Белоруссию. Кремлевский Монетный двор выполнял последний наряд на переделку в копейки последних 100 пудов талеров^*.

^* (Базилевич К. В. Денежная реформа Алексея Михайловича (1654-1663) // Изв. АН СССР. Серия VII, отд-ние обществ. наук. 1935. - № 3. - С. 19.)

Руководящую идею первоначального плана операции убедительнее всего приоткрывает сохранившийся архивный "отпуск", т. е. черновик августовского указа 1654 г., адресованного отнюдь не командованию армии, а всему населению России, - о выпуске и обязательности приема новых монет^*. В нем имеется очень важная, хоть и вычеркнутая в последний момент фраза - обещание выкупить по окончании войны за серебряные копейки все новые монеты - названные выше и еще несколько "несостоявшихся" медяков (они известны нам только по описаниям).

^* (Базилевич К. В. Денежная реформа Алексея Михайловича и восстание в Москве в 1662 г. - С. 21.)

Таким образом, полагаясь на покорность подданных, правительство намеревалось предложить своему народу на время войны явно неполноценные монеты: в рубле-талере серебра было только на 64 копейки, а медный полтинник и вообще был непостижимой ценности. Но как можно было при такой рискованной операции рассчитывать на готовность идти на убытки новых подданных на Украине, а тем более и на вовсе еще не являвшихся подданными жителей белорусских городов? Хотя в окончательную редакцию указа оговорка о выкупе не вошла, но на временный характер новых денег прежде всего указывало сохранение во всех правах старой копейки, а в ряде случаев она признавалась даже единственным платежным средством (в любых расчетах с иностранцами, во взыскании недоимок и на ряд лет в денежном обращении Сибири). Отсюда видно, что новые монеты были задуманы как временная "второсортная" придача к существующей системе обращения, а утаить их неполноценность было невозможно (рис. 1).

Рис. 1. Монеты Кремлевского и Английского Монетных дворов во времена Денежной реформы Алексея Михайловича (1654-1663). Копейка, серебряный рубль, полуполтина (угловатый обрубок), медная 'ефимка', полтинник размера талера

Не удивительно, что и с Украины, и из Белоруссии сразу же возвращалось в Москву посланное жалованье в новой монете - с одним и тем же объяснением, что "горожане тех денег брать не хотят".

Располагая только случайно сохранившимися документами, можно предположить, что неизвестный нам во всей полноте первоначальный замысел этой эмиссии имел в виду исключительно внутреннее обращение страны - как своего рода срочный внутренний заем у подданных, чтобы высвободить побольше талеров для ведения войны; ни содержание известных нам указов, ни вычеркнутая оговорка этому никак не противоречили бы.

И неудача с новыми деньгами в армии, и оказавшиеся совершенно непреодолимыми технические трудности - разваливающиеся машины, невозможность возобновлять варварски разбиваемые этой "техникой" штемпели (во всей Москве имелся единственный их резчик) и т. п. - погасили веру в успех операции. Повышенный интерес царя к новому Монетному двору угас, а работа над серией новых монет без его прежних постоянных понуканий сама собою свернулась - вероятно, еще до 1 сентября 1654 г., когда, по московскому календарю, год кончался. Нечего и думать, что названный выше почти миллионный запас талеров удалось сколько-нибудь существенно уменьшить. Дошедшие до нас в нескольких десятках рубли царя Алексея Михайловича 1654 г. составляют по существу "первый эшелон" накоплявшегося с 1649 г. запаса талеров. В них открываются больше всего перечеканенные нидерландские, брауншвейгские да имперские талеры; один - города Торна - сохранил даже собственную дату - 1638 г.

Все, что возвращалось "из полков" и что еще удалось изготовить до полной остановки этой чеканки, направлялось теперь исключительно во внутренние области страны. Об этом свидетельствуют адреса сохранившихся указов о новых монетах разных лет - 1656 г. в далекую Вятку, 1657 г. в еще более далекий Илимский острог на Ангаре. Да и сами монеты дошли до нас, конечно, только потому, что были направлены во внутреннее обращение: полуполтины в значительном количестве, а рублей 1654 г. известно в настоящее время от 40 до 50 штук и даже редчайших медных полтин до полутора десятков. К сожалению, ни один клад с теми или другими до настоящего времени неизвестен.

Почти год был потерян, пока выкристаллизовалось новое решение задачи - обеспечить вовсе без серебра внутреннее обращение страны, а армию снабдить крупной серебряной монетой, пригодной для платежей за старой государственной границей. В 1655 г. (т. е. после 1 сентября 1654 г.) был готов для осуществления план новой операции. Для сферы внутреннего обращения после отказа от неудавшейся механизации производства и фантастических номиналом припасали медь и готовили производство медных, проволочных копеек в помощь и на смену серебряной копейке, равных он по виду и по объявленной ценности. Главная роль в этом отводилась многолюдному "Английскому двору", но к делу был привлечен и старый, кремлевский; спешно восстанавливались давно закрытые и заброшенные Новгородский и Псковский денежные дворы, так как считалось, что там, близ границы, легче будет закупать деловую медь. В 1656 г. еще один монетный двор открылся во взятой у шведов и вскоре же, в 1659 г., возвращенной им крепости Кукенойс.

Внутренний русский рынок безропотно принял медную копейку, первые два года не видя разницы между нею и серебром, пока инфляция но дала себя знать, вытеснив из обращения непополняемый более запас серебряных копеек. На Украине медные копейки оставили совсем слабый след в кладах Киева, наиболее связанного с русским рынком. К тому времени относятся жалобы московских торговых людей на вредные махинации с медными копейками, скупаемыми по дешевке на Украине и привозимыми для закупок в Москву некими "греками из порубежных городов"* (имелись в виду обосновавшиеся с разрешения Хмельницкого в Нежине, близ границы с Россией, разномастные выходцы из Греции и из Валахии, именовавшие себя позже "нежинскими греками").

^* (Зерцалов А. О мятежах в городе Москве и в селе Коломенском в 1648, 1662 и 1671 годах // Чтения в Обществе истории в древностей Российских. - М., 1890. - Кн. 3. - С. 251.)

Серебру в виде ефимков, вполне приемлемых внутри страны, если они случайно туда возвращались, отводилась роль "внешней" монеты специального назначения -для жалованья поискам, находящимся за старой границей. Вопрос о выборе номинала - цены для клейменого ефимка - где-то между прибыльной закупочной ценой (50 копеек) и фантастической оценкой недолговечного рубля 1654 г. - был решен на грани убытка для казны: остановились на весовом паритете с серебряной копейкой: талер уравновешивается 64 копейками; так быть и ценой ему при исчислении жалованья 64 копейки!

Надчеканка талеров производилась обыкновенным штемпелем московской копейки со всадником и вторым - с датой "1655". В надчеканку пошли неизрасходованные запасы 1649-1650-х гг., чуть-чуть затронутые неудавшейся операцией 1654 г., и вся новейшая закупка 1655 г.: уже не только архангельская, давшая в наш каталог даже нидерландские и брауншвейгские талеры 1655 г., но и впервые - массовая закупка на Украине, куда сразу же после воссоединения вместе с русскими купцами потянулись и "заготовители" Большой казны. Талер ценился там не дороже, чем в Москве или в Архангельске, а вести закупку можно было круглый год.

По старинной традиции Украины там процветала торговля "с колес": по определенному календарю больших праздников и церковных постов многолюдные ярмарки один-два раза в году завладевали на неделю-другую по очереди торговыми городами. Обширные ярмарочные площади покрывались навесами, балаганами и шалашами торговцев и возами съезжавшихся из своих усадеб помещиков, крестьян и казаков. Скупалась местная сельскохозяйственная и ремесленная продукция и предлагались необходимые до следующего торжища припасы. Велась и торговля серебром: принадлежностью ярмарок были столики менял, извлекавших традиционную прибыль из размена крупной серебряной и золотой монеты и всегда готовых купить или продать серебро во всех видах - талерах, ломе и старой монете. Клиентами этих менял становились и московские заготовители талеров. Однако привычка украинского рынка к талерам имела и оборотную сторону: на размене своих ефимков русские стрельцы теряли около 20%: для местного рынка московское клеймо ничего не прибавляло к привычной ценности талера. Вместе с тем, это были реальные, настоящие деньги: имея их, можно было не опасаться стрелецкого своевольства.

Учитывая приведенные выше данные о предвоенном и продолжавшемся в годы войны накоплении талеров в Москве, можно без большой погрешности признать, что в 1655 г. получило московскую надчеканку до миллиона талеров, выпущенных во множестве государств Западной Европы от первой трети XVI в. по 1655 г. включительно. Это предположение могут подкреплять особенности состава существующего в настоящее время богатейшего коллекционного фонда ефимков, обязанного своим происхождением почти исключительно кладам Украины и Белоруссии.

Разумеется, лишь самая ничтожная часть кладов счастливо избегла обычной участи старой монеты и получила известность. Особенно многими кладами с ефимками нумизматика обязана деятельности бывшей императорской Археологической комиссии во второй половине XIX - начале XX в., сумевшей обеспечить известный контроль над находками.

Рис. 2. Рубль Петра I 1704 г., с надчеканками 1655 г.

История обращения русского ефимка как монеты заканчивается его отозванием из обращения, последовавшим в 1659 г. и, конечно, реальным только в старых границах России. Выкупая "временные", "военные" монеты только за уже обесценившиеся медные копейки, рассчитывать на какой-либо успех на Украине или в Белоруссии не приходилось: там можно было покупать талеры, и в том числе и "бывшие" ефимки, только по приемлемой цене, за настоящие серебряные копейки. Как долго велась такая заготовка, свидетельствует рубль Петра I 1704 г., сохранивший на себе глубоко вбитые обе надчеканки 1655 г. (рис. 2). Относительно выкупа "временной" монеты внутри страны сохранились данные только по Пскову: он обошелся в 1461 рубль 26 алтынов медью; к сожалению, конкретный состав выкупа остается неизвестным^*. Думается, что помимо собственно ефимков, для которых путь в общерусское обращение полностью не был закрыт (хоть ни одного ефимка, оказавшегося где-нибудь в русском кладе, мы не знаем), в наибольшем количестве там могли быть рубли и полуполтины 1654 г. да "медные ефимки", как нередко называли тогда полтины. Кстати, текст самого последнего документа, перечислявшего новые монеты, уже не делает различия между рублями 1654 и ефимками 1655 г.: то и другое - ефимки, а слово "рубль" даже и но фигурирует там^**.

^* (Базилевич К. В. Денежная реформа Алексея Михайловича и восстание в Москве в 1662 г. - С. 24.)

^** (ПСЗ. - Т. 1, № 204: " Мы велели торговати и деньги имать серебряными ефимками и четвертинами и медными полтинниками..., а будет кто ... слушать не учнет, сребряных ефимков и четвертин и медных полтинников ... имать не учнет..." )

Ликвидация "ефимков с признаком", которые как будто явились в 1655 г. выходом из положения, принимаемые безотказно и размениваемые на местную мелкую монету, выявила непреодолимое противоречие, вытекавшее из самой природы их: приравняв к 64 копейкам надчеканенный талер, покупаемый тогда же на Украине по 50 копеек, казна как бы открыто, ценою отказа от привычного монетного дохода, восстановила пошатнувшуюся было довоенную систему серебряной копейки. Однако безупречный с точки зрения внутреннего обращения России, ефимок "конфузился" бы при расчете с иностранцем. Еще горше это противоречие сказывалось на Украине при одновременных выплатах жалованья стрельцам за 64 копейки ефимками и при весьма перспективной закупке там талеров - по 50 копеек. Уж лучше было поставить крест на ефимках и поскорее выкупить их для монетного дела: перед правительством все конкретнее вырисовывалась необходимость избавиться от инфляции и вернуться к довоенному обращению.

Финансовая практика петровского времени, взявшего от прошлого не так мало, как может казаться, делает допустимым предположение о возможности в отдельных случаях закупки серебра на Украине и за медные копейки, но уже по их курсу - подобно тому, как в 1720-х годах платили за талер больше рубля медью и оставались с барышом. На войне тем временем употреблялись в казенных выплатах и обычные, не надчеканенные талеры: крупным военачальникам отправлялись большие суммы их^*, а в Москве после 1659 г. знамением наступившего финансового хаоса явились систематически практиковавшиеся по 1662 г. пожалования за выдающиеся успехи военачальников или дипломатов весьма крупными суммами ефимков - т. е. обыкновенных талеров^**. Такого еще никогда не бывало!

^* (Акты Московского государства. - Спб., 1888. - Т. 2.)

^** (Дополнения к тому III "Дворцовых разрядов, издаваемых по Высочайшему повелению". - Спб., 1854, - С. 34-289.)

В нашем каталоге описано почти 1800 ефимков из коллекций многих советских и иностранных музеев и приватных коллекций, а отчасти и из новейших монетных кладов Украины и Белоруссии. Широко учтены монеты, изображенные или только описанные в нумизматических публикациях, от первых изданий XVIII в. вплоть до современных аукционных каталогов, а исследование выполнялось в Отделе нумизматики Эрмитажа - старейшего и самого богатого в Советской стране музея с грандиозным "базовым" собранием ефимков. Отметим, что, за исключением выпущенной в 1960 г. моей небольшой книжки-заявки, в русской и советской литературе нет издания, которое давало бы представление хотя бы о талере - эпохальной серебряной монете всей Западной Европы XVI-XVIII вв. Наш каталог отчасти возмещает теперь этот недостаток.

Среди учтенных ефимков имеются 24 контрамаркированных бесспорно подлинными штемпелями левендальдера - только старых годов, не моложе 1649 г.; для неопытного человека они внешне похожи на полноценные талеры, но отличаются от них как меньшим весом, так и низшей пробой серебра. Еще недавно, зная единственный эрмитажный ефимок-"левок", можно было предположить случайную ошибку. Но теперь выявилась большая группа таких же и получил известность даже клад с Украины, в котором было несколько таких ефимков. Как же могла возникнуть эта странная, ничем не объяснимая примесь к ефимкам заведомо неполноценных монет?

Созданное в конце царствования Ивана Грозного русское рукописное руководство для купцов "Торговая книга" уделяло талерам как важнейшему из импортных товаров исключительно много внимания, перечисляя и оценивая многочисленные их "сорта". Однако не только первая, ранняя ее редакция, но и вторая, сложившаяся в первой половине или даже к середине XVII в.^*, еще вовсе не знает "левков". Лишь во второй половине XVII в. они признаны московским рынком с их украинско-белорусским названием, уступают талерам в цене на 25% и вплоть до раннего петровского времени служат эталоном худшего сорта серебра. Появление левендальдеров и Москве в 1654 г. можно связывать с закупками того же года агентами Большой казны на ярмарках Украины. Впрочем, и там левки появились в обращении не ранее 1640-х гг.^**, только там уже умели отличать их от полноценных талеров.

^* (Торговая книга // Зап. Отд-ния русской и славянской археологии ИРАО. - Спб., 1851. - Т. 1. - Отд. 4; Спасский И. Г. Денежное обращение в Московском государстве... - С. 221-223.)

^** (Рябцевич В. Н. Монетные клады Чернигово-Северской земли и Восточной Белоруссии // Нумизматика и сфрагистика. - Киев, 1968. - Т. 1. - С. 115; Он же. О чем рассказывают монеты. - Минск, 1977. - С. 118.)

К 1654-1655 г. относятся интереснейшие записки Павла Алеппского, хорошо знавшего левендальдеры еще у себя на родине, в Сирии, под именем собачьих курушей - так переводится абу кальб: шагающий на задних лапах лев с очевидными признаками его пола был признан псом. Внимание путешественника привлекло обилие в обращении очаровавшей его Украины "пиастров с псом"; он даже заключил из этого, что их там (т. е. в Польше) и чеканят. Свое наблюдение он записывал в Москве, где, к его удивлению, этих монет не оказалось: там предпочитали "орловые", т. е. имперские, "пиастры"^*.

^* (Путешествие антиохийского патриарха Макария в Россию в половине XVII в., описанное его сыном архидиаконом Павлом Алеппским. - М., 1897. - Ч. 2. - С. 6 и 116.)

Непонятый факт надчеканки Монетным двором вместо добротных талеров малоценных левендальдеров, учитывая совсем не характерное для нидерландского ввоза отсутствие среди них новейших монет, можно объяснить только как результат недоразумения: московские закупщики, ранее знавшие только архангельский привоз, поначалу не отличали "левки" от ефимков - к большому удовольствию менял-продавцов. Такими же несведущими оказались и приемщики Московского монетного двора.

Обманчивое подобие неравноценных монет украинского рынка обращает память к трем давно известным типам поддельных ефимков. Один из них впервые был опубликован еще в 1843 г.^* и принимался тогда за подлинный; позже изредка попадали они и в аукционные каталоги. Выбивались они почти исключительно на левендальдерах или на подобных им маловесных монетах, а иногда и на затертых до потери товарного вида талерах: новые клейма как бы "освежали" и омолаживали их (рис. 3). Со времени опубликования в 1971 г.^** 44 экз. этих явно поддельных монет встречались и новые экземпляры, но в настоящем издании достаточно показать лишь основные типы, да еще "макет" ефимка, изготовлявшийся Петербургским монетным двором в 70-х -80-х гг. XVIII в. по инициативе придворного круга любителей древностей.

^* (Спасский И. Г. Талеры в русском денежном обращении... - С. 63-64. Описание русских монет и медалей собрания генерал-лейтенанта Ф. Ф. Шуберта. - Спб., 1843. - Табл. XIII, № 636.)

Рис. 3. Типы поддельных ефимок. Левендальдеры

Возможно, что старейшие подделки вызвала к жизни ставшая в XVIII в. традиционной заготовка талерной монеты на украинских ярмарках. После того как надчеканки 1655 г. утратили свое официальное значение, они оставались как бы особенно убедительным дополнительным признаком полноценных, добротных талеров, а подделка надчеканок на старых монетах оказывалась вполне невинным, ничем не грозившим инициаторам занятием, но сулила между тем прибыль.

Уже только недосмотром как поставщиков, так и покупателей можно объяснить присутствие среди учтенных ефимков пары необычно тяжелых монет - старинного талера первой половины XVI в. и новейшего дукатона весом 32-33 г. (№ 118 и 590).

В одном аукционном каталоге описан необыкновенный ефимок - талер Генриха Юлия 1605 г. - с обычным клеймом-датой, но будто бы с двуглавым орлом вместо всадника^*. Иногда при повторном ударе слегка повернутого штемпеля может получиться непонятная симметричная композиция, в которой можно усмотреть что угодно; но не мог ли получить годовое клеймо случайно оказавшийся на Монетном дворе "заорленый" талер? Такие "образцовые" талеры предоставлялись казною старостам серебряных рядов; возможно, что ими снабжались и закупщики серебра. Несколько лет назад я получил из Праги фотографию портретной стороны подобного "орленого" иоахимстальского талера Фердинанда I (1527-1580), надчеканенного только небольшим круглым клеймом с двуглавым орлом^** (рис. 4).

^* (Cahn A. E. Periodisch erscheinender Katalog N 18. - F. a. М., 1901. - N 307.)

^** (Мой корреспондент писал, что ему известны еще один талер и дукат с такими же надчеканками.)

Рис. 4. Иоахимстальный талер Фердинанда I (1527-1580), надчеканенный только небольшим круглым клеймом с двуглавым орлом

Чтобы оттиснуть тоненькую копейку (плюс-минус один мм), достаточно удара молотком по головке штемпельного стержня; но глубоко вбитые в толщу талера надчеканки, иногда даже разрывавшие монету широкой трещиной или превращавшие ее в подобие блюдечка и всегда сминавшие на наковальне соответствующую часть второй стороны, требовали, как и при изготовлении штемпелей, участия молотобойца, а мастер или его помощник наставлял обыкновенный верхний штемпель для копеек или штемпель с датой какой-то держалкой. В эмиссии ефимков Монетный двор полностью вернулся к своей традиционной технике. Новинкой был только специальный штемпель с цифрами 1655 - один из самых ранних случаев употребления на Руси арабских цифр.

На многих ефимках при излишней мощности удара глубоко оттискивался не только круглый штемпель, но даже и его закраины, иногда необыкновенно широкие и не всегда правильной круглой формы - в зависимости от аккуратности отковки стержня штемпеля. А сам штемпель нередко так косо наставлялся, что закраины, оттискиваясь наполовину, выглядят как "полумесяцы" разной ширины. Именно благодаря неполному оттискиванию закраин, да еще при случайном наклоне штемпеля под любыми "румбами", попытка подсчитать по закраинам количество использованных штемпелей очень быстро разочаровала. Надчеканки свидетельствуют, во-первых, о значительном избытке мощности удара, а во-вторых, об очень большом количестве использованных в монетной операции 1655 г. штемпелей, совершенно одинаковых, но переведенных с одного маточника на много штемпельных болванок различного сечения. Это наблюдение убеждает, что кампания по надчеканке талеров была спешной и кратковременной, с привлечением большого числа участников. А началась она, по всей вероятности, летом 1655 г. после прихода первых кораблей в Архангельск.

Редки ефимки, не имеющие одной из надчеканок, круглой или с датой; это явный недосмотр во время проводившейся в спешке операции. Больше сотни талеров, изученных de visu или по репродукциям, прорезаны сквозными трещинами, бегущими от круглой надчеканки к краю монеты, постепенно расширяясь. Вероятно, из-за этого после первых опытов предпочли наставлять круглый штемпель на центр кружка и выбивать его первым, а меньший оттиск второго, иногда даже частично налегающий на первую надчеканку, помещали на периферии, отчего так часто страдали даты или знаки минцмейстера в круговой легенде. В самых редких случаях надчеканки размещены наоборот - может быть, в тех случаях, когда на талере уже имелась возникшая еще при его изготовлении трещина. На паре монет надчеканка с датой повторена дважды.

Учтено больше десятка половинных обрубков талера с теми же надчеканками, а несколько раз еще и с удвоенным годовым клеймом по обе стороны круглого, Фактически это был еще один номинал - в 32 копейки, не оговоренный ни в одном из известных указов с перечислением новых монет, но возникший "явочным порядком", когда в принятых Монетным двором партиях талеров оказывались довески половинки; они часто упоминаются в документах, связанных с поставкой и подсчетом талеров. Обязанный отчитаться по весу полученного для передела металла. Монетный двор надчеканивал и их. В одном старинном каталоге упомянут даже орт, т. е. небольшая монета весом в 1/8 талера, с русской надчеканкой (№ 733). Вероятно, и она присутствовала как довесок в какой-то принятой для надчеканки партии. Но характерной деформации (плавному искривлению) кромки разреза монеты в ряде случаев вполне очевидно, что надчеканкн наносились на половинный обрезок (№ 367), но зарегистрировано и несколько половинок, отрезанных, безусловно, после надчеканки ефимка. Может быть, так утилизировались сильно пострадавшие от удара при надчеканке монеты^*, но возможна и фальсификация ефимка-половинки.

^* (Упоминание о подобном ефимке, названном "полтинником" (?), "голландском ефимке с малороссийским гербом" (?), имеется в докладе К. Б. Трутовского о старинной "Росписи Российскому монетному кабинету" с позднейшими монетами царствования Анны Иоанновны. - См.: Нумизматический сборник. - М., 1913. - Т. 2. - С. 329-330.)

На немногих ефимках наблюдается, что точечный ободок круглой надчеканки четко оттиснулся целиком, но внутри его нет изображения или имеется только небольшая часть его. За этим стоит, по-видимому, какое-то неуловимое круговое движение штемпеля, который прошелся по монете только частью с ободком, оставив вне тиснения среднюю часть старой чеканки.

Среди ефимков, как указывалось, вовсе неизвестны французские экю. Граница "зоны будущих ефимков" за Рейном обегает провинцию Артуа Испанских Нидерландов, далее, на Верхнем Рейне, Эльзас со Страсбургом, аббатством Мурбах-Люр, городом Меци другими владениями, сворачивает на восток за испанским владением Франш-Конте в Бургундии и оставляет слабый пунктир в Северной Италии. Талерро последней сочились в общеевропейское обращение через Швейцарию и Тироль. Как ни редки итальянские ефимки, даже "Торговая книга" знает и особо одобряет качество их серебра. Обежав Тироль и Каринтию на юге и прихватив Трансильванию, граница нашей "зоны" устремляется вверх, к Балтийскому морю, охватывая Польшу с ее городами и с ленной Курляндией, приморские Ригу и Ревель и скандинавские государства. Сохранилось, к сожалению, лишь описание единственной английской кроны 1624 г. с русскими надчеканками, в прошлом веке она находилась в коллекции Виленской библиотеки. Такую же редкость составляет единственная собственно испанская (мадридская) монета 1635 г. в 8 реалов с русскими надчеканками, Доверять старинным каталогам, упоминающим "испанские ефимки", не приходится: конечно, они имеют в виду монеты Испанских Нидерландов.

Рассматривая ефимки как монеты России, выделывавшиеся из оказавшихся под руками иностранных монет без их плавки, а в то же время и как любопытнейшие памятники экономических связей России XVII в. с Западом, необходимо не упускать из виду, что в Россию они поступали, в сущности, из совсем немногих портов побережья Северного и Балтийского морей, где монетный экспорт в Россию окончательно "эшелонировался" - в одних случаях на основе или с участием местной чеканки, в других - представляя лишь монеты общеевропейского обращения; уже в Москве эти партии "разбавлялись" разномастным привозом талеров с Украины. Описанные в каталоге в более или менее выдержанном хронологическом порядке региональные группы ефимков представляют принятую систематизацию материала, но это лишь "препарат", а не истинная картина реально существовавших экономических контактов Запада с Россией.

Чтобы возможно полнее и соразмернее показать количественную сторону экспорта талеров в Россию, представлялось наиболее отвечающим задаче воспользоваться систематизацией по округам, принятой в нестареющем классическом труде А. Анжеля и Р. Серрюра^*. Эти авторы руководствовались не столько географическим принципом, сколько особенностями монетного права Европы. Имея в виду, что схема, ориентирующаяся на широкие исторические периоды - порядка столетии, применяется, в сущности, менее чем к одному веку, представлялось позволительным производить немногие перемещения в сторону большей "региональности" и "хронологичности" систематизации. Так, чеканка имперских городов соотнесена с соответствующими странами и областями; обособление Пруссии для первой половины XVII в. лишено смысла: некоторые округа, представленные ничтожными, но схожими группами монет, можно "пристегнуть" к более мощным соседним. При сохранении хронологического принципа как ведущего всего труднее даются такие систематизационно-сложные комплексы, как талеры Мансфельда, Брауншвейгских герцогств и отчасти Саксонии.

^* (Engel A. et Serrure R. Traité numismatique moderne et contemporaine. - Paris, 1897. - 1 partie.)

В плане исследования интереснейшая роль принадлежит самым молодым монетам последнего семилетия, когда в Москве создавался запас талеров, включающий и год самой надчеканки. При подсчетах процентного соотношения новейших монет исключались в нидерландских ефимках лемендальдеры, для которых предполагается не связанное с архангельским привозом происхождение; немногие королевские монеты, чеканенные ранее на территории освободившихся провинций, к ним и относились, а не сохранившие дат чеканки риксдальдеры и патагоны признавались старыми. Учтенные монеты с неполными данными принимались во внимание лишь в суммарных подсчетах.

Больше половины всех учтенных ефимков принадлежит к чеканке трех наиболее мощных регионов, более всего насыщенных как новейшими монетами, так даже и монетами года надчеканки - 1655-го. Это Нидерландская республика, Испанские Нидерланды и Нижняя Саксония (соответственно 60,1%, 9,7 и 15,7%). Данные второй группы явно обусловил упоминавшийся выше запрет 1649 г. покупать "крыжовые". Не будь его, соотношение было бы гораздо ближе к данным первой группы. После 1648 г. количество надчеканенных патагонов резко падает: в брабантских их только 2,81%, в Турнэ - 13,5% (с тремя 1655 г.), и только новейших патагонов Фландрии 39,4%, хотя и вовсе без монет 1655 г. В Москву молодые патагоны прорывались лишь случайно, по недосмотру.

По указанной причине патагонам отведено в каталоге второе место, хотя количественно они и уступают третьей группе. В ней же в отличив от первых двух новейшие ефимки обеспечиваются лишь двумя линиями брауншвейгских талеров - 40 и 25.8% (в других линиях их и быть не может) да гамбургской (3,7%) и любекской (26,6%) чеканкой.

В группе Верхней Саксонии новейшие монеты представлены лишь собственно Саксонией (альбертинской - 7,7%), одной из групп мансфельдской чеканки (9,7%) да единственной прусской монетой. Следующая группа - "искусственная" - ее слагают ефимки нескольких округов (Нижний и Верхний Рейн, Бургундия и Вестфалия). В ней резко выделяется наличием 22,0% новейших монет чеканка Франкфурта-на-Майне. Значение его эмиссий, несомненно, далеко выходит за границы и всей группы, и его округа. Далее, более органически объединенная группа - Южная Германия (округа Франкония, Бавария и Швабия) - совершенно свободна от новейших монет и представляет среднее европейское обращение по начало 1640-х гг. Я счел возможным подключить к этой объединенной группе ефимки Швейцарии и даже Северной Италии: хронологически это одна группа. Аналогичен и состав двух следующих разделов - ефимков Австрии (с единственной штирийской новейшей монетой) и Богемии: вся южная часть Западной Европы (без Балкан) по составу талерного обращения середины XVII в. единообразна и новейший экспорт монеты в Россию вовсе не питает.

Снова окрашиваются новейшей монетой ефимки Венгрии (28,5%) и Польши (22,1%). Учитывая военную обстановку, снимавшую непосредственные экономические контакты с Украиной, можно предположить здесь особое движение новейшей монеты Венгрии и Польши через посредничавшую в транзите Трансильванию непосредственно на рынок Украины, где они и подбирались московскими заготовителями. В пользу этого могут говорить и немногочисленные трансильванские ефимки старых годов.

Самый ранний по собственной дате монеты ефимок в каталоге - саксонский клаппмютцеталер курфюрста Фридриха с братьями не позднее 1525 г. Еще два десятка монет чеканено до 1550 г.: 6 эрнестинской Саксонии - 2 экземпляра 1534 г. и по одному 1537, 1539, 1541 и 1543 гг.; 4 мансфельдских - 1531, 1539 и 1546 гг.; мекленбург-шверинский 1540 г. и 3 ефимка 1541 г.: мюнстерский епископский, бранденбург-байретский и кауф-бейренскнй; шведский 1543 г.; лейхтенбергский 1547 г. и кемптенский 1548 г. да ранний австрийский (гелльскнй, без даты) императора Фердинанда I. Всех ефимков XVI в. около 120, и количество их возрастает к 1580-1590-м гг. в основном за счет Саксонии и Мансфельда. Эти монеты - реликты XVI в. в европейском обращении середины XVII в.

Показателем значения талеров в экспорте можно признать и присутствие молодых монет 1650-х гг. среди гамбургских и любекских или датско-норвежских ефимков, поскольку известно, что и из Любека и Гамбурга уходили в Архангельск корабли с упакованными в бочонки талерами в трюмах. Поставки только их и Бремена, как видно, в гораздо большей степени формировались за счет среднего общеевропейского обращения и богатых серебром соседей. Вполне отрешенным от места вывоза остается английский ввоз талеров в Россию. Некоторые города, достаточно активные в чеканке, не всегда представлены, подобно Франкфурту, новейшей монетой.

В количественном отношении из всей массы ефимков в целом наиболее значителен "слой" монет примерно с 1615 по конец 1630-х годов. Только среди риксдальдеров, как видно из приводившихся цифр, их меньше половины, тогда как во всех прочих группах они доминируют, а во многих на 1620-1630-х гг. ряды обрываются. Совершенно исключительная роль голландских купцов в поставках талеров в Россию вполне очевидна: монета из вест-индского серебра попадала в бочонки экспортеров тепленькой, прямо с монетных дворов, да еще находилось место и для любых добротных талеров Европы.

Расходование в течение четырех лет крупных масс ефимков на Украине и части Белоруссии, рынок которых хоть и хорошо знал талер, однако только в привычном окружении его фракций и биллонной польской, шведской и прочей европейской монеты, привело к неожиданному для местного населения перенасыщению обращения высокоценной крупной монетой и, естественно, к усиленному формированию сокровищ-кладов. Часть их, не оправдавшая расчеты владельцев и оставшаяся после них в сокрытии, время от времени по воле счастливого случая открывается и, избегнув опасностей, подстерегающих нечаянные находки из-за невежд, становится достоянием нумизматики, в самом скромном количестве представляя это закономерное историко-экономическое явление.

Больше всего кладов, включавших ефимки, открывалось на Украине. Оставаясь в обращении, зарывались они и вскоре после появления, и в течение всей второй половины XVII в. и первой четверти XVIII. Второе место принадлежит Белоруссии, что естественно: и там дислоцировались русские войска, получавшие жалованье талерами, которые тут же уходили к местным торговцам, тут же и тезаврировались.

К кладам Украины можно присоединить и один предполагаемый клад из Молдавии, тесно связанной с Украиной торговыми контактами; к ним же принадлежит и долго остававшийся единственно известным клад с территории РСФСР - из Брянской области, южная часть которой в XVII в. входила в Стародубский полк Украины. Но совсем недавно В. В. Уздеников любезно обратил мое внимание на изданное в 1927 г. в Курске описание клада из южной части Курской области, содержавшего 13 ефимков, из которых определение имел, к сожалению, только один. К белорусскому комплексу тяготеют и одиночные находки из Литвы и Литвии.

Наиболее хорошо фиксированный слой кладов - это находки последней четверти XIX и начала XX в. - времени деятельности Археологической комиссии. Конечно, находились такие клады и раньше, всюду, где ходил плуг или рылись в земле, но неучтенные находки оставили по себе память только в богатейшем фольклоре Украины и Белоруссии.